Глава 8. Чёрные пески вечности

Глава 8. Чёрные пески вечности

Ангел с трудом терпел меня. Я долго пребывала в беспочвенной злобе, отказывалась от всякой поддержки, делала шаг назад, когда он – вперёд. Не понимал, злился, сокращал расстояния, но понять свою вину до конца не смог. Я не просила извинений, не просила понимания, оставалась товарищем, не более. Прекратила тренировки. Перестала донимать своим страхом. Ложилась поодаль. Только попробуй прикоснуться, замечтаться о его больших ладонях – придёт конец всему.

Моя душа становилась как этот песок, тяжёлой, ранящей, чёрной. Столько гнили копилось в ней, а сколько злости, остатков от ненависти, целые тонны боли и крупинки терпения – удивительное варево. Оно подомнёт под себя весь мир, сломает стенки вакуума. И даже ангел не остановит меня.

Кто из нас сильнее? Кто из нас отчаянней и более пугающей, чем я? Стоило взглянуть на существо, ходящего до сих пор с гордо поднятой головой, не признающего сформированные привычки, угасающего от однообразия действия, но пылающим непонятным светом, и на меня, истощённую, злую и уставшую, бредущую впереди и шугающего дуновения ветерка, становились понятными многие вещи.

Я принялась анализировать всё то, что с нами происходило. Подводить итоги. По мне это время как можно лучше подходило.

Перед нашим взором открывались ровные просторы тёмных пустынь. Со всех сторон ни одного холма, ни горки, ни сучка, лишь камни, песок, жёсткий песок, утрамбованный долгой ходьбой по миру. Анализ всех событий, встреч, поворотных точек привёл меня к логичному выводу, от которого при воспоминаниях пробуждали мурашки. Мне не хотелось в это верить. Не хотелось видеть ангела, идущего лёгкой походкой, а себя через призму старой девой, лёгкие которой резались от вдыхаемого воздуха. У меня давно на лице была повязка, чтобы лишняя грязь не попадала через нос или рот, но это мало помогало. Сам воздух менялся. Его плотность.

Шаги давались с трудом. Спать стала дольше. Всё открещивалась и открещивалась от существа, не смея прощать его за причинённые обиды. Наблюдая за его возвышением. Лента изнашивалась и скоро будет не нужна.

Мы теперь оба держали дистанцию. Размолвка приводила к ослаблению связи. Клиническая смерть сильно повлияла на наши отношения, разрушила их. Нет. Их уничтожила я. Это была моя вина.

Я не взяла руку, которую мне протянули. Жалею или нет не имеет значение, потому что время вспять не вернуть. Оставалось смириться и с достоинством пройти путешествие и расстаться товарищами, лишь в конце пожав друг другу руки, в качестве благодарности за компанию.

Не слышал более ангел моих песен. Не слышал разговоров. Терял мой след и смотрел на другие горизонты. Сначала старалась не обращать внимания, но чаще и чаще натягивался пояс. Даже существо с трудом это объясняло. Он старался идти за мной. Делал бесчисленные попытки ухватиться за мои шаги, пойти по моему пути, но каждый раз сворачивал не туда.

Нас разъединяли.

Нас уничтожали.

Они спасали тех, кто не желал дышать в одном ритме.

Он шагал за мной. Я даже шла спиной вперёд, следила за ним, с тревогой глядела как он путался… останавливался и по вибрациям на слабый голосок пытался дойти.

– Иди за мной. Я здесь, – говорила ему. Тянула руки. Его ладони, как песок, просачивались через мои пальцы. Ангел путался вновь. Пояс перетирался. И развязался к концу последней бури.

Нас обоих окружила паника. По-быстрому связали новую ленту, соединились, но и она оборвалась и раскрошилась после следующей бури. И раз за разом, пока было из чего вязать ленты.

Теперь даже спать было небезопасно. Нас могли разъединить во время сна. И тогда вновь одиночество… горькое одиночество. Мы сидели спиной к спине, ожидая удара со всех сторон, а в руках держала последнюю ленту.

Боялись сдвинуться с места. Много снов провели бок о бок, почти не уйдя с точки привала, несколько бурь стерпели, ожидали наихудшего.

Когда тёплая ладошка обхватила длинные пальцы мужчины, ощутила в них холод, когда это ладошка сжала ладони, сцепив их… Последний шаг вперёд.

Переступить через гордость было сложно. Последний раз говорила «последний». В который раз приняла ладонь, столько раз подавала её. Ангел принял её без колебаний, сжал и, согнувшись, чтобы не вытянуть меня до небес, пошёл за мной. Только так теперь нас не смогут разъединить. Я надеялась на это. Я просила этого. Я боялась, что и это нам не поможет.

Мы шли через бури, волны дикого песка, нас кидало в разные стороны. Меня продолжало давить к земле, но старалась не обращать на это внимание. Всё больше стойкости. Уверенности. Спокойствия. Брала всё из давних уроков по борьбе.

Как же скучала по тем снам, когда после тяжёлой ходьбы, мы разминались и тренировались. Когда нас объединяло что-то большее кроме цели выбраться отсюда. Общее дело. Как хотелось это повторить. Как страшно было сделать даже шаг в сторону от ангела, дабы повторить элемент из одной техники. Как страшно разлучаться, разжимать руки, отрывать спины друг от друга.

Что, интересно, чувствовал ангел? Был ли так спокоен, принимал как должное или ожидал неизбежную развязку? Или надеялся на свет сверху, как я на благодатный огонь Преисподней? Ему место со светом, моё же – гнить вечность где-нибудь в Аду. Не так ли, ангел? Не потому ли меня хотели при твоём присутствии низвергнуть прямо туда? Ты был так слаб, что не заметил приближение моей смерти, не услышал звоночек, а я отчётливо услышала остановку сердца. Тут-тук. И всё. Тишина.

Я уже падала вниз, злилась, тянулась к тебе, как к обещанию, ныряла в бездну забвения. Не спасла бы даже молитва матери. Со мной был только ты. Ты, свергнутый посланник небес! О, как мне хочется смеяться в дух Судьбы, тыкать пальцем и бредить. Всё переворачивалось с ног на голову. Я доходила до рубежа. Переходила рубеж.

И когда мои руки обхватили тело ангела в объятии, немного жестковатым, холодным, но таким, чтобы всё его тело прочувствовало биение сердца, а наша связь дошла до максимума, когда очередная буря улеглась, а он, взволнованный и вновь не понимающий, склонил голову к моей макушке, заговорила низковатым шершавым голосом, грудным и трагичным, чтобы вырвать восхищённый от ужаса крик:

– Ты знаешь, что такое Ад? Должен знать, – начала долгую историю моего сна. – Ты можешь не слышать, но прочувствовать должен, – сама закрыла глаза и погрузилась в собственные кошмары. – Представь огромную арену, похожу на гладиаторскую. Каждый зритель может притащить для поддержки своего любимца фейерверк и запустить, только его вспышка не должна превышать двенадцать метров в высоту, иначе огромнейший штраф или моментальная смертная казнь. Так начался первый сон этого кошмара, снившегося мне на протяжении многих лет, с начала средней школы. Мне двенадцать. Тринадцать. Пятнадцать. Этот же сон. Один смельчак-диссидент, добродушный мужчина, принёс фейерверк, запустил его на целых пятьдесят метров. А вместо взрывов – буквенный с рисунком салют, это признание в любви к правителю. Такую шутку он не оценил и приказал выловить его, убить на общем обозрении. Этот смельчак ловко сбежал от преследования, потому что на самом деле маг. Он вернулся в свою деревню, пришёл в школу и принялся обучать детишек. Была у него любимая женщина, души в которой не чаял. А эта деревня, снежная, потому что там всегда зима, тёплая, приятная, окружена плотным лесом из пихт, елей, ёлочек, сосен… и всё там так хорошо, да только охрана короля выследила преступника по следу от магии. Подчиняясь приказу правителя, она стала убивать мирных жителей, превращать детей, женщин и подростков в рабов. Диссидент решил использовать мощную магию, да только все рецепты содержались в одной яме, похожую на кроличью нору. Пока деревню грабили и вытряхивали из неё магов, этот мужчина побежал к секретному месту, что находилось под одним деревом, и нырнул, – говорила спокойно, чувствовала, как неслушатель напрягался от интриги данной истории. – В этот же момент я оказалась в жарком, пылающем красными, коричневыми красками месте, в огромном гроте, где были холмы и разливались реки подо мной, гравитация была ослаблена и живые сущности, а именно люди чуть ли не плыли по воздуху. Мне немного лет по человеческим меркам. Я, дрожа, дошла до конца очереди, что вела к старцу, висящему в воздухе, в одеждах примерных как у Папы Римского, но в красных, таких красных, что слепит в глаза, а все люди, в основном умудрённые жизнью люди, зрелые мужчины и женщины, с рукописями в руках. Спросила у них, куда стоят, да и что это за существо, а они, кто, блея, кто с гордостью отвечали: «Вот, видишь? Это судья. Он решает, достойный ли ты писатель или так, лучше труп». А те, что поднимались по невидимой лестнице, чуть в обморок не падали, почти каждого первого ждали врата забвения. Я так испугалась. Мне двенадцать. У меня много идей, а сколько ещё не придумала! Пишу плохо, всякую дрянь, занимаюсь плагиатом, копирую, ищу себя – я не достойна, но я хочу жить. И это осознание, что ты хочешь жить, но при этом не готов отказаться от писательства, приближающая очередь к этому судье… Я была храброй. Стойко ожидала свою смерть, готовилась к ней, видела знакомых творцов, чьи книги просто невозможно читать, но их запросто отправляли назад, на Землю, к семье и к любимому делу, а многих, даже очень талантливых, загоняли в Ад. И при этом сбежать через ту нору, из которой пришёл, вроде бы возможно, а вроде бы и страшно. Участь нетворцов была не завидна. Некоторые попадали туда. Видела собственными глазами, как острые щупальца вырастали из этого старца… он просто испепелял их, а также тех, кто умолял сохранить им жизнь, прочесть другую работу, оценить… Это было самое жестокое и бессердечное существо во всей Вселенной. Он не щадил никого. Распоряжался искусством по своему усмотрению, создавая в своём сознании всё новые и новые критерии.

Знаешь, ангел, это было во истину так страшно, что мои колени затряслись. Я даже не заметила, как в руках оказались мои ничтожные рукописи. В этот момент оценила свой уровень как творца, осознала, что не выберусь отсюда, даже мечтать не стоит. Со смирением приняла этот факт, но всё же записала на последней странице, где было пустое место несколько идей, кратко, ёмко, обещая их осуществить. Мне было очень стыдно показывать судье свои труды, уж лучше было стыдно показывать человеку и не верить в себя, ведь я была ничтожеством. Ничего нельзя изменить.

Когда поднялась к этому существу, молча, склонив голову, передала труды, а передо мной десять человек было уже уничтожено, надежды никакой. Это противный морщинистый низенький мужичок вцепился в жёлтые листы, стал листать со скоростью света, зачитывать позорные цитаты, хохотать над моей никчёмности и дурости, даже не обратил внимания на последнюю страницу. «Это то, что спасает меня. Пускай всё очень плохо написано, идеи ужасны, сюжеты – полный шлак, но искусство создано не только для просвещения или улучшения внутренний качеств человека, но и для раскрытия его души», сказала ему в своё оправдание. Он только рассмеялся: «Души? Раскрытие? И ты у нас гениальный писатель, что души раскрывает! Ты за кого себя принимаешь»? Судья назвал моё имя, адрес, рассказал про родителей, про родственников. Мне стало так жутко. Мне стало страшно, что он что-то сделает с ними, а потом, пройдя по многим фамилиям, его взгляд замер на одной: «Ты в семье не единственный творец. Твой дед писал научные работы, весьма неплохие. Встретимся через десять лет», – злобно, с издёвкой прошипел старикан, и сильнейшие поток унёс меня обратно на Землю. Этот сон частично стёрся в памяти уже утром. Остались лишь обрывки воспоминаний, но они состояли лишь из ощущения никчёмности и никому ненужности. Я писала на износ, писала много, часто, в разных жанрах, романы, рассказы, но моё проклятье заключалось в том, что почти ничего не заканчивала, хотя планов было много. Несколько лет пролетело незаметно. У меня появились яркие мечты, цели, представляла своё будущее и видела его, трудилась. Не представляешь, что писала в эти несколько лет, это было потрясающе. Пускай Нобелевскую премию не дадут – для себя стала героем. И мечты, лучшие из лучших. А потом, раньше срока, мне приснился этот сон опять, всё повторилось. И так каждый раз. И каждый раз приближается срок моей смерти, ведь я не достойный творец. Даже если вернусь на Землю и постараюсь закончить парочку современных романов, думаешь, тот судья даст мне больше времени? Нет. Он давно хочет убить меня.

Клиническая смерть. Ты не припоминаешь? Только благодаря обещанию тебе смогла выбраться из забвения. Ты продлил мне жизнь. Спасибо тебе. Ангел, понимаешь, почему рассказала об этом сне? Вряд ли, но всё же… я попаду в Ад за своё ничтожество, это несомненно, а ты должен вернуться в Рай с белыми прекрасными крыльями и больше так не страдать, не получать раны и существовать достойно, помогать по возможности людям, ведь теперь ты чувствуешь то, что ощущал человек при приближении конца, – мои ладони гладили впалые щёки ангела, – я не успела сделать за жизнь ничего значительного и замечательного…. Вот за это мне жаль свою жизнь. Зато ангела увидела. Уже что-то.

Улыбалась. Сердце стучало, объединяло наши эмоции. В этом вихре мы стояли очень долго. Нас омывали пески, и они же не могли нас разлучить. Мы стояли как вкопанные, прижимаясь друг другу, ожидая конца бури. Да, она была слишком долгой, но моё сердце и его дыхание звучали в унисон. И с каким трепетом водила по лицу ангела, окончательно разрушив его злостную защиту, пальчиками и как было сладостно-игриво затронуть уголки узких губ, налившихся за время рассказа кровью, готовых к страсти. Ангел не обнимал меня в ответ, послушно ожидал конца бури, прокручивал в голове вибрации моего голоса, даже не подозревая о рассказанной истории.

Надеется, что он различит её когда-нибудь, тщетно.

С особым любованием, наполненной светлой грустью, дотягивалась до его лба, опускала пальцы по его струящимися чёрными волосами, вольно лежавшими под трухлявым капюшоном.

– Знаешь, на что обычно обращаю внимание в мужчине? На его голос, – затаивала дыхание, погибала от тишины и собственных вибраций. – Кто сказал тебе не говорить? Я хочу услышать твой голос. Ты можешь позвать на помощь и уйти отсюда, если заговоришь. Отсутствие языка не помеха. Заговори, тогда за тобой придут. Тебя услышат. Это мой голос теряется в песках, – слова, перешедшие на шёпот-заклинание, надрывный, страдающий, молящий, теряющийся в громогласных потоках не прикрывающейся бури. Просила его. Передавала моление ментально. Отрывала от себя, чтобы лишь поднять ангела в небо. – Пускай буду гореть вечность в Аду, страдать за позор от моей руки, но я спасу тебя. Ты не можешь жить без крыльев. Заговори. Лучше возьми мой язык, мой слух и моё зрение. Можешь оставить тут, только прошу, возвратись туда, где твоё место. Я умру счастливой, обещаю, – смотрела на его веки, глядела на его губы. – Ты даже не заметишь. Ты станешь могучим, стремительным и свободным. И такие как я померкнут, – и вновь пальцы у его нижней губы. – Заговори. Верю в тебя. Закричи! Взмоли! – а буря ревела и метала, разрывала нашу связь, холодела. Остатки песка вращались так быстро, превращаясь в ураганы, разрывающие землю до основания. А ангел стоял вплотную со мной, не двигался, не понимал просьбы, не пытался открыть рот, боясь, стыдясь себя, вспоминая вновь и вновь сцены из прошлого, что превратили его в калеку. – Заговори! – кричала в гул, цепляясь в него мёртвой хваткой.

На нас надвигались со всех сторон песчаные ураганы, в песке видела темнеющее небо, будто бы в него добавили красно-оранжевый оттенок, а солнце… оно меркло… выцветало.

Надвигался конец всему.

Мы дошли до конца вакуума, но Высшие решили помучить нас сильнее. Решили добить двоих, наслав на них ураганный ветер. И пока один будет держаться, умолять немого заговорить, видеть надвигающийся ужас, второй будет стоять и ожидать конца как столб. Несправедливость. Реальность.

До последнего дыхания.

До конца надежды.

До последнего, что останется.

Моё обещание. Моя клятва. Мои слова.

Что ещё у меня можно забрать, чтобы вернуться домой? Я не представляла этот ужас, творившийся повсюду. Даже земля под ногами трескалась. Я хваталась за ангела, просила держать до последнего, но он стоял, решив не протягивать руку утопающему.

Понимаю. Не виню. Однако не отпущу.

Ураганы были так близко, что они придавливали нас в центр их столкновения. Некуда бежать. Как дура схватила его руки и понеслась по разрубленной земле, в вихри и через них подальше от ураганов, используя последние силы. Не теряя веры. Мы бежали, а за нами нёсся ветер, снося, хватая за ноги. Мы бежали. Я держала как помешанная его руку. Тянула его, спасая нас. Я билась с ветром. И последнее, что видела, оказался не огромнейший валун с размером в обычную машину, а пушистый лёгкий снег. Он падал с красного неба, мелкий, холодный. За ним на наши головы посыпался град. Земля принялась подниматься вместе с надвигающимися ураганами, всё переворачивалось с ног до головы.

Снег.